Франсин Риверс - Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn]

— Мне плевать, что он там скажет. — Рицпа открыла амфору с вином и плеснула вина на дорогую ткань.

Атрет криво улыбнулся.

— Хватит плакать, Рицпа. Я не умру.

— Еще одно слово, и я перевяжу тебе не голову, а рот.

Он поморщился, когда она промыла ему лоб от крови тканью, смоченной вином. Рицпу сотрясала сильная дрожь. Атрет тоже дрожал, как это всегда бывает после битвы. Голова у него гудела. Он уже забыл, каково чувствовать себя оставшимся в живых.

Близость Рицпы пробудила в нем другие инстинкты, выработанные за многие годы системой наказаний и поощрений. Атрет схватил ее за бедра и притянул к себе.

— Всякий раз, когда я побеждал на арене, я знал, что, как только я вернусь в лудус, в камере меня будет ждать прекрасная женщина.

— Пусти меня, Атрет.

— А я не хочу тебя отпускать. Я хочу… Ой! — Он тут же отпустил ее, когда она ударила его по ране смоченной вином материей.

Он выругался по–германски, едва удержавшись, чтобы не ударить женщину.

— Если с тобой обращались, как со скотиной, это еще не значит, что ты ею стал.

Скривившись, Атрет уставился на нее.

— Лучше бы я отдал тебя иллирийцам!

Побледнев, Рицпа закончила перевязывать ему голову, не обращая внимания на его протесты. Потом она опустила руки ему на плечи и грустно улыбнулась.

— Я рада, что ты этого не сделал.

Отстранив ее, Атрет встал. Когда он склонился над сундуком, чтобы взять на руки сына, Рицпа увидела у него еще одну рану.

— Твое плечо!

— Забудь о нем! Я найду кого–нибудь с более нежными руками, кто позаботится обо мне. — Не обращая на нее внимания, Атрет уложил Халева на постель. Раздев малыша, германец тщательно осмотрел его. — Кажется, он не пострадал.

— Я надежно спрятала его в сундуке. Они до него не добрались.

Атрет наклонился и поцеловал сына, вдыхая аромат жизни и невинности. Выпрямившись, он заметил, что нечаянно запачкал Халева своей кровью. У видев это, он почувствовал, как у него в душе открылись глубоко запрятанные, забытые раны.

— Вымой его, — резко сказал он и вышел из каюты.

Рицпа сделала то, что сказал Атрет. Затем, услышав крики раненых, она уложила Халева в свою шаль. Ее помощь была нужна там, на палубе. Она больше не могла оставаться в этой каюте, надеясь на то, что о раненых позаботятся другие. Рицпа вышла за порог, оказавшись совершенно не готовой к тому, что открылось ее глазам.

Раненые и умирающие лежали на палубе вперемежку с мертвыми, а уцелевшие матросы и пассажиры поднимали мертвые тела и сбрасывали их за борт, не соблюдая никаких почестей и церемоний. Римская галера удалялась, разгромив пиратское судно. Иллирийский корабль шел на дно, языки пламени лизали мачту и парус. Оставшиеся на тонущей гемиоле люди прыгали за борт, чтобы оказаться один на один с безбрежным морем.

Пронзительный горестный женский крик заставил Рицпу вздрогнуть. Она увидела Роду, которая стояла на коленях над безжизненным телом Прохора. Она раскачивалась взад–вперед, и на ее лице отражалась бесконечная боль. Камелла беспомощно стояла рядом, прижав к себе Лизию, и плакала.

Какой–то мужчина, лежавший возле двери, тихо плакал и звал на помощь маму. Заплакав, Рицпа опустилась рядом с ним на колени и взяла его за руку. Он сжал ее руку так крепко, что она подумала, что у нее сейчас хрустнут кости. Рана у него в животе была смертельной, и Рицпа могла только сказать ему несколько слов в утешение, прежде чем его рука ослабла.

Атрет шел по палубе между погибшими, вглядываясь в их застывшие лица. Среди убитых он увидел Агава. Опустившись на колени, он внимательно всмотрелся в лицо мертвого юноши. Агав лежал, широко открыв глаза, как будто уставившись в небо. Лицо его было совершенно спокойным; в отличие от лиц многих других убитых, на его лице не отразились ни борьба, ни боль, ни страх. Если бы не смертельная рана в груди, можно было бы подумать, что он жив.

Атрет долго смотрел на него задумчивым взглядом. В своей жизни он помнил только одно такое спокойное лицо человека, без страха смотрящего в глаза жестокой смерти, — лицо Халева, иудея, которого он убил на арене.

Испытывая непонятное волнение, Атрет пробормотал: «Может быть, в этих твоих словах что–то и есть». Он осторожно протянул руку к лицу Агава, чтобы закрыть ему глаза. Потом он взял юношу на руки и понес его к правому борту, подальше от сбрасываемых за борт убитых пиратов. «Ты теперь со своим Христом», — уважительно произнес Атрет и, стараясь действовать как можно осторожнее, бросил тело Агава в воду. Тело юноши на какое–то мгновение застыло на поверхности воды и закачалось на волнах — руки широко раскинулись в стороны, — после чего медленно стало погружаться вниз.

— Тебе повезло, что сотник спас тебя от смерти, а то и тебе пришлось бы кормить рыб вместе с остальными, — сказал Атрету какой–то матрос, с видимым усилием сбрасывая с борта очередное тело убитого.

Атрет резко повернул к нему голову.

— Что ты сказал?

— Когда ты упал с мостика, — пояснил матрос, снова застонав от натуги, когда потащил к борту еще одного мертвеца, — тебе попало веслом по голове. Так он снял с себя вооружение и бросился за тобой в воду.

Обернувшись, Атрет увидел Феофила, стоявшего посреди убитых. Сотник держал в руке свой шлем и, судя по всему, молился.

Атрету стало не по себе от мысли о том, что он обязан жизнью этому проклятому римлянину. Причем дважды! Если бы сотник не бросил ему оружие, его бы просто изрубили еще до того, как битва разыгралась по–настоящему. И вот теперь Атрет понял, что дважды был на волосок от смерти. Он был исполнен возмущения, но здравый смысл в нем все же возобладал.

Если бы он погиб, что было бы с его сыном и с этой женщиной? Слава каким угодно богам, но он выжил после десяти лет арены вовсе не для того, чтобы потом погибнуть от рук пиратов на борту александрийского корабля, везущего в Рим драгоценный груз! Какая в этом была бы жестокая ирония судьбы! Рано или поздно ему суждено умереть, но он никогда не хотел, чтобы его смерть была такой глупой и бессмысленной. Умереть в битве — это большая честь, но только в битве против Рима! Если бы он погиб сейчас, то сделал бы это, защищая торговое судно римского флота. Какая нелепость. Такого с ним еще в жизни ни разу не случалось.

Как бы почувствовав его взгляд, Феофил оглянулся. Они встретились глазами и долго смотрели друг на друга. Атрет стиснул зубы и стал даже задыхаться от чувства гордости. Сотник спас ему жизнь, и Атрет, которому не чуждо было понятие чести, вынужден был признать этот факт и воздать этому человеку должное. Феофил стоял неподвижно, смотрел загадочно, наверняка ожидая возможности позлорадствовать. Смирив свою гордыню, Атрет медленно кивнул ему.